Если вчера война... - Страница 62

— Вижу. Но не все же в это верят, товарищ Стали! Да вот хоть мой сын. Его подобной галиматьей не купишь. И таких, поверьте, много. Не большинство, но много.

— Сын твой пока не родился, подполковник. — По прежнему не глядя на него, ответил Иосиф Виссарионович, — и еще неизвестно, родится ли вообще. А вот эта... молодая поросль. Что, скажешь, снова мы виноваты? Или только лично товарищ Сталин виноват? И товарищ, — он кивнул в сторону лежащих на столе листов, — Берия?

Крамарчук несколько секунд молчал — упоминание о нерожденном сыне больно царапнуло душу, — затем поднял голову, глядя куда-то мимо собеседника:

— Да, товарищ Сталин, вы и виноваты. И мы тоже, конечно, но ведь...

— А не много ты на себя берешь, а, потомок? — полыхнул взглядом желтых тигриных глаз Сталин. Отбросив трубку, он неожиданно вскочил: — Не много ли берешь на себя, а? Ты знаешь, какой нам от царя-батюшки страна досталась? Про Гражданскую помнишь, когда русские люди самозабвенно друг другу кишки выпускали? О разрухе не забыл? О промышленности, об армии с авиацией? Выгляни вон в окно — такой Москва в девятнадцатом году была? Такой, а? Отвечай!

— Нет, товарищ Сталин. — Крамарчук заставил себя взглянуть в пылающие яростью глаза. — Не такой. Но я о другом говорю.

— О другом он говорит, — внезапно успокоился Сталин. — А о чем?

— Вы читали, о чем, товарищ Сталин, я об этом много писал. О ежовских репрессиях — нет, не о чистке в органах и армии, а именно о репрессиях . О взорванных храмах и расстрелянных священниках . О людоедах блокадного Ленинграда. О сожженных вместе с людьми белорусских деревнях. О добровольных карателях, западноукраинских , прибалтийских, русских. О письмах вывезенных на работу в Германию советских людей … детей! О газовых камерах и нацистских концлагерях. О пацанах-поисковиках, что до сих пор за свои же деньги косточки наших солдат выкапывают хоронят.

— Это тоже я? — Пугающе тихо спросил Сталин. — Тоже моя вина?

— Отчасти — да. И ваша тоже. Но еще не поздно все изменить. Еще не поздно...

— Ты правда так думаешь?

— Да. И, надеюсь, именно поэтому я здесь. Я, товарищ...

В раскрывшейся двери показалась лысина Поскребышева:

— Товарищ Сталин, вы просили...

— Позже. — Мгновенно обретший стальную твердость голос Иосифа Виссарионовича словно сдул не вовремя появившегося секретаря. Крамарчук же как ни в чем не бывало продолжил:

— Да, товарищ Сталин, я хочу изменить нынешнее положение вещей! Знаете, там, в моей реальности, именно Гитлер в какой-то мере заставил нас взглянуть на себя со стороны, признать свои ошибки и в итоге многое поменять и отчасти исправить. Но все те изменения оказались неглубоки, понимаете? И потому мне бы хотелось, чтобы они, с одной стороны, оказались более радикальными, а с другой — чтоб мы сами к ним пришли. Без Гитлера, конечно, не обойдется, но хотя бы и не такой чудовищной ценой!

— Революции в белых перчатках не делаются, — буркнул Сталин. — Хочешь изменений? Значит, и крови не бойся, готов к ней будь. Не замараться, товарищ Ккрамарчук, никак не получится.

— А я и не боюсь, товарищ Сталин. Просто хочу, чтобы именно крови как раз и было поменьше. По краине мере нашей крови.

— Ладно, подполковник. — Вождь вернулся за стол, подобрал брошенную трубку, брезгливо смахнул ппямо на пол рассыпавшиеся табачные крошки. — Верю я тебе. И не только из-за бумажек этих мерзких. — Пожелтевший чубук зажатой в кулаке трубки указал на протокол допроса журналистки. — Главное, что я тебя понял. Ты ведь до конца решился идти, до самого конца, каким бы он ни был, этот конец. Потому и не боишься, потому и такие опасные веши мне говоришь. А тру сы и вруны так себя не ведут. Ты свой выбор сделал подполковник, и не ошибся, теперь бы мне не оплошать. Давай перекусим, а после еще поговорим...

«Кремлевский» завтрак, как обозвал его про себя Крамарчук, оказался более чем скромным: судя по всему, перекусить в устах Сталина означало именно перекусить, и ничего более. Иосиф Виссарионович и вовсе практически ничего не ел, ограничившись парой стаканов крепкого чая с сухарями, Юрий же заставил себя проглотить несколько бутербродов и выпить чашку кофе, между прочим, весьма недурного. Еду принес, конечно, не сам Поскребышев, а немолодой сержант госбезопасности с равнодушными глазами профессионального убийцы. Дождавшись, пока он заберет поднос с остатками завтрака, Сталин откинулся на спинку кресла и с видимым удовольствием закурил.

— Продолжаем, товарищ Крамарчук? Документы твои я очень хорошо проштудировал. По правде говоря, я эти дни и не спал-то почти, все происходящее понять пытался. Вот ты говоришь, что одной из главных наших ошибок был удар по православию, подрыв свободы вероисповедания, так? А почему? Обосновать можешь?

— Могу, товарищ Сталин. — Этого вопроса Крамарчук в любом случае ожидал. — Только можно вначале вопрос?

Собеседник нахмурился и настороженно кивнул.

— Разве не вы еще в двадцатых называли атеисту ческую литературу «антирелигиозной макулатурой»? По краайней мере, наши историки приводят подобное высказывание в одной из ваших записок.

— Пприводят, да... — Похоже, подполковнику сошенно неожиданно удалось удивить собеседника. — Чтож хорошие у вас историки, хоть и неправильно молодежь учат. Да, говорил. И от слов своих не отказываюсь.

— Зачем же тогда церкви-то рушить было? Мнение ваше об историках я охотно принимаю, но тут с ними согласен: этим вы сильно народ против советской власти настроили . Вы ведь, товарищ Сталин, великорусскую и интернациональную идею всячески поддерживали, тех же грузинских национал-уклонистов в пух и прах разнесли, а тут? Нет, с одной стороны, я вас прекрасно понимаю, нужно было ввести новую идеологию, отделить церковь от государства, монополизировать верховную власть и захватить молодые умы... и все же. Простите, но это была серьезная ошибка. Изначально, может, и не ваша, но храмы-то уже после смерти Ленина взрывать начали, с конца двадцатых, если память не изменяет...