— Бросьте, товарищ Захаров, — народный комиссар с трудом скрывал буквально распирающие его чувства. — Не нужно больше ничего говорить. Если то, о чем вы рассказали, соответствует истине хотя бы на треть... вы сами хоть представляете, что тогда будет?
— Представляю, товарищ нарком, — усилием воли заставив себя взглянуть в невидимые за бликующими стеклами пенсне глаза Берии, твердо ответил генерал-майор. — Мы сумеем переломить ход истории и спасти нашу страну, избежав множества чудовищных ошибок .
Лаврентий Павлович криво усмехнулся, но в ответ ничего не сказал. Помолчав несколько секунд, он взмахнул рукой:
— Да присядьте вы, генерал, не стойте столбом, от этого ни мне, ни вам ясности не прибавится.
Захаров мельком отметил, что кавказский акцент в голосе всемогущего главы НКВД стал куда ощутимее, нежели в начале их разговора: Берия уже не скрывал волнения.
— Думаю, товарищ Захаров, вы прекрасно понимаете мои чувства. Как и то, что озвученные вами факты требуют всесторонней проверки. С другой стороны, открою секрет, у меня уже есть сведения о произошедшем, вот только они не слишком похожи на ваш... э-э вариант. — Берия помолчал. — Знаете, генерал, я еще ни разу не был в вашем городе. Как думаете, стоит побывать?
— Стоит, — с трудом сдерживая торжество — убедил все-таки, убедил! — кивнул начштаба.
— Ладно. У вас ведь еще есть дела в наркомате обороны? Вот пока ими и займитесь. А вечером... — Нарком внутренних дел сделал паузу, словно в последний раз мысленно взвешивая готовую сорваться с языка фразу. — А вечером мы с вами, товарищ генерал-майор. вылетим в Одессу. Вы верно сказали: обстоятельства требуют моего личного присутствия. Пожалуй, я даже не стану отрывать одесских товарищей от дел и предупреждать о своем визите — как считаете, правильно? — Берия испытующе взглянул на Захарова.
— Думаю, правильно, товарищ нарком! — твердо кивнул головой тот. — На месте вам будет куда проще разобраться и с произошедшим, и с его... участниками.
— Возможно, вы меня недопоняли, товарищ Захаров, — неожиданно для собеседника продолжил наркомвнудел. — Я имел в виду, что сообщать кому-нибудь о нашей поездке я категорически не рекомендую. Вообще никому. Ну, разве что, товарищу Сталину, конечно – пошутил он. – Ваш самолет полетит обратно пустым, я распоряжусь. Вы ведь один прилетели? Вот и хорошо, что один... - Берия кивнул, давая понять, что аудиенция закончена. - Идите, Матвей Вечером за вами заедут.
Захаров встал и, кивнув, двинулся к выходу, Негромкий голос наркома остановил его на пороге:
— Генерал, если все это действительно правда.... знай, я своих людей никогда не забываю и не бросаю Просто помни об этом.
Проснувшись, Крамарчук несколько секунд не мог понять, где он находится. Вокруг стояла абсолютная темнота и тишина, прерываемая лишь негромким равномерным гудением. Пошевелившись, подполковник услышал под собой негромкий металлический скрип, неожиданно и сразу припомнив все события вчерашнего, закончившегося этим подземным кубриком дня. Или еще сегодняшнего? Юрий на ощупь включил показавшуюся неестественно яркой подсветку циферблата, глянул на часы — почти пять утра. Значит, все-таки уже завтра, то есть восемнадцатое.
Вовремя вспомнив о наличии у кровати второго яруса — не хватало только ещё раз головой удариться, — подполковник осторожно сел на скрипнувшей койке. Так, гудит, надо полагать, вентиляция, свет же отключен по причине ночного времени и прочего отбоя. И что делать? Ждать до побудки в темноте? Не хочется, сон уже прошел, а это часа полтора. Пойти искать тот самый рубильник? Так чревато в такой-то темнотище — был бы фонарик или хоть какая-нибудь зажигалка... тьфу, ну и идиот, есть же спички! Спички обнаружились там, где он их вчера и оставил вместе с папиросами, — на тумбочке. А заодно рука наткнулась и на нечто незнакомое, чего раньше там определенно не было. Заинтересованный, он запалил спичку, поднял повыше. На тумбочке стояла алюминиевая солдатская миска с кашей и кружка с чаем, давным-давно остывшим и уже успевшим подернуться темной пленочкой.
На отдельной тарелочке лежали несколько кусков хлеба и два кубика прессованного рафинада. Ага, значит тот артиллерийский лейтенант – как там его, Ивакин? — вчера после ужина все-таки приходил. Наверняка это он свет и отрубил, поскольку после отбоя хотя бы дежурное освещение должно было гореть. Хотя кто их тут, в сороковом, разберет.
Спичка догорела, и задумавшийся подполковник зло зашипел, тряся обожженными пальцами. Зажег следующую и торопливо потопал к двери. Кстати, интересно, можно ли ее запереть снаружи? Вряд ли, все ж не гауптвахта, обычный военный объект. Дверь открылась простым поворотом ригельной рукоятки, бесшумно провернувшись на смазанных петлях, и необходимость тратить казенные спички отпала — в коридоре горело аварийное освещение, аж целая одна потолочная лампа, да и та, похоже, вполнакала. Подполковник оглядел коридор — пусто. Хотя чему удивляться? Напуганный Качановым по самое не могу лейтенант наверняка закрыл на этот уровень доступ, небось еще и часового у люка выставил, чтоб, значит, ни к нему сюда, ни он отсюда. Главное, чтобы с Зиновьевым конфликта не случилось: Ивакин-то, конечно, прикроется личным приказом особиста, и командир батареи ничего не сможет сделать, но вот как потом вместе служить? Не простит. Ладно, будем надеяться, капитан не обходит ежедневно все казематы, да еще и сейчас, когда и батарейному, и гарнизонному начальству определенно есть чем заняться.